Верящий в правду и святость брака, совершив чистый брак, сойдясь плотью с чистой девушкой, которую любит, вдруг мгновениями тоскует, стыдится, чувствует себя безмерно одиноким, чем-то в себе оскорбленным, что-то потерявшим; примиряется, конечно, но всегда с туманной болью вспоминает о времени, когда любовь росла, облечённая тайной, и как будто жила надежда на иное, чудесное, таинственное же, её увенчание. Даже в самом счастливом браке, полном любви и родственной нежности, душа и тело человека смутно тоскуют порой и грезят: а ведь что-то есть лучше! Это хорошо, но есть лучше; и это, пусть хорошее, — всё-таки не то! Не то!
В последнем случае не делается совсем никаких выводов…, потому что брак — узкая, неподвижная, но всё-таки самая высокая точка полового вопроса, вершина горы, изведанно верная и твёрдая, старинная. Сидим. А хочется выше.
Бесполезно убеждать себя, что не хочется, что доволен вершиной горы, или подножием её, или крутыми скатами; бесполезно и уверять, что горы вовсе нет, а если есть — то она не ближе к небу, не гора, а тёмная пропасть. Что есть — то есть. Она — есть, и человеку хочется и нужно вверх; и вверх не до конечной узкой вершины, а дальше. Не ползти, а лететь. Дальше, говорят, ничего нет. Видно же, что там — ничего. И однако, всё отчаяннее ползанье по горе и неоспоримее, непобедимее стремленье у всех, на какой бы точке они ни находились, — выше вершины, дальше, туда, где — ничего.
Ничего ли?
(с) Зинаида Гиппиус. 1908г.